Флэнн О`Брайен - А где же третий? (Третий полицейский)
Сержант листал свою черную записную книжку.
– Это проехал О’Фиерса, – сказал он наконец после весьма продолжительного молчания. – Он на двадцать три процента.
– Вы имеете в виду, что он на двадцать три процента велосипед?
– Именно так.
– Означает ли это, что и велосипед этого О’Фиерсы тоже состоит на двадцать три процента из этого человека?
– Именно так и есть.
– А насколько процентов стал велосипедом Гилэни?
– На сорок восемь.
– Ну, в таком случае этот О’Фиерса овелосипедился в значительно меньшей степени, чем Гилэни
– Совершенно верно, и все от того, что в доме у них живут трое братьев, кстати весьма похожих друг на друга, и они так бедны, что не могут позволить себе купить по велосипеду на каждого. Поэтому они ездят по очереди на одном. Многие даже и не подозревают, насколько им повезло, что они беднее, чем другие. Но вот шесть лет назад один из братьев О’Фиерса выиграл в лотерее десять фунтов. Когда я узнал об этом, то понял, чем это может обернуться – нужно было срочно предпринимать какие-то шаги, а то иначе в семействе О’Фиерса появились бы два новых велосипеда и все они бы на них постоянно ездили, так как вы, надеюсь, понимаете, что в пределах одной, отдельно взятой недели я в состоянии украсть лишь ограниченное количество велосипедов, и мне совсем не хотелось заниматься сразу тремя велосипедами О’Фиерсов. К счастью, я в прекрасных отношениях с почтальоном... Да, что за почтальон! Хотя немного суетливый, страдал, знаете, кишками, они у него, как из резины. Что за человек! Как мягкие миски гречневой каши! Восхитительно! Все внутри переворачивает!..
Мне последние восклицания остались непонятны, а сержант впал в воспоминания о почтальоне, и это дало ему повод предаться сложной жестикуляции, – воспоминания его, очевидно, бесконечно забавляли, потому что он без устали размахивал в воздухе красными руками с растопыренными пальцами.
– Так что мы говорили насчет почтальона? – попытался я вырвать сержанта из его приватных воспоминаний.
– А, почтальон... тот на семьдесят пять процентов, – сказал сержант неожиданно спокойным голосом.
– На семьдесят пять процентов овелосипедился?
– Да, именно так.
– Подумать только!
– А что вы думали! Каждый день, без выходных, на велосипеде он проезжает не менее тридцати восьми миль, и так в течение сорока лет, в любую погоду, в дождь, в град, а то и снежками его забрасывают. Надежды на то, что он сбросит хотя бы до пятидесяти процентов, почти никакой.
– Так что вы предприняли? По поводу братьев О’Фиерса? Так вы почтальона как-то задобрили, я имею в виду...
– Конечно. А что еще оставалось делать? Задобрил двумя такими штучками, что надеваются на ступицу колеса, чтобы все было в чистоте.
– А как ведут себя велосипедные люди, или, так сказать, человеко-велосипеды?
– Велосипедные люди?
– Ну, я имею в виду тех, у которых, знаете, снизу колеса, а спереди руль...
– Поведение велосипеда с высоким содержанием человеческой природы, – стал пояснять сержант, – совершенно замечательно. Ведут они себя исключительно хитро – их не увидишь ездящими сами по себе, но они постоянно обнаруживаются в самых непредсказуемых местах. Вам разве не приходилось видеть велосипед, который уютно прислонился к шкафу в теплой кухне, когда за окном льет проливной дождь?
– Отчего же, приходилось.
– И при этом велосипед все норовит быть поближе к огню?
– Да, так оно и есть.
– И располагается так, чтобы хорошо слышать, о чем говорит семейство, собравшееся за столом?
– Да, да, все именно так.
– И уж, конечно, не в тысяче миль от того места, где хранят съестное?
– Вот этого я как-то не замечал... Этим замечанием вы же не хотите, надеюсь, сказать, что эти человеко-велосипеды потребляют человеческую пищу?
– Надо признать, что никто еще не заставал их за этим занятием, никто еще не видел их с куском бифштекса во рту, но я знаю наверняка, что еда исчезает.
– Неужели?
– Я не раз замечал хлебные крошки на передних колесах этих господ.
– Знаете, все, что вы говорите, – для меня просто потрясение, – пробормотал я.
– Никто не обращает на происходящее должного внимания, – сказал сержант. – Мик думает, что велосипед закатил, скажем, в кухню Пэт, а Пэт полагает, что Мик приложил к этому руку. Лишь очень немногие отдают себе отчет в том, что происходит в нашем округе. Есть еще много такого, о чем я и распространяться не стану... Вот была у нас такая история. Появилась у нас новая учительница с новеньким велосипедом. Прошло совсем немного времени, и что вы думаете? Гилэни укатил на ее женском велосипеде далеко, в совсем безлюдные места. Что вы на это скажете? Вам видна вся глубина морального падения, вся безнравственность и распущенность этого поступка?
– Видна.
– Но произошло нечто еще более непотребное. Каким-то образом велосипеду Гилэни удалось подобраться к тому месту, откуда должна была в большой спешке выбежать эта молоденькая учительница, вскочить на свой велосипед и быстро куда-то уехать по своим делам. Велосипед Гилэни прислонился на видном месте. Ее велосипеда, конечно, там уже не было, а на его месте удобненько устроился велосипед Гилэни и старался изо всех сил выглядеть так, вроде он совсем небольшого размера, подстать женскому, притворился очень удобным и привлекательным. Нужно мне вам объяснять, что за этим последовало и каковы последствия?
Нет, нет, ему не нужно ничего объяснять, быстро и скороговоркой проговорила Джоан. Я никогда не слыхала ничего более бесстыдного и вульгарного. Учительницу, конечно, нельзя ни в чем винить, она не подозревала, что происходит, и вряд ли все это доставило ей удовольствие.
– Нет, нет, не нужно ничего пояснять, – быстренько вслед за Джоан проговорил я, но уже вслух.
– Ну, вот, Гилэни целый день болтается неизвестно где с этим женским велосипедом, и наоборот, обратным образом, она ездит на велосипеде Гилэни. Совершенно ясно, что у молодой дамы очень высокий процент – тридцать, или я бы даже сказал, сорок, и это невзирая на то, что велосипед довольно новый. Да, знали бы вы, сколь много волос на моей голове поседели от всех моих беспокойств и усилий привести дела в нашем округе в должный порядок. Стоит только попустить – все, все пошло крахом. Тут же появятся велосипеды, которые захотят иметь право голосовать на выборах и быть избранными, они, можете не сомневаться, получат места в Совете Графства, и дороги, которые и так пребывают не в очень хорошем состоянии, окажутся совсем запущенными, потому что, видите ли, у велосипедов свои, в этом смысле свои особые интересы. Но все-таки, как бы то ни было, и с другой стороны, хороший велосипед – отличный спутник и товарищ, в нем есть свой шарм, свое обаяние.
– А как вы распознаете человека, у которого в венах течет много велосипедного?
– Если процент велосипедности у человека выше пятидесяти, то это сразу видно по его походке. Такой человек ходит быстро, уверенно, энергично, никогда нигде не присядет, а если останавливается, то тут же к чему-нибудь прислоняется, выставив локоть для опоры, а вернется домой – всю ночь простоит у стены на кухне и ни за что не ляжет в постель спать. Если по какой-либо причине ему приходится идти медленно или останавливаться там, где не к чему прислониться, он тут же падает, валится наземь, и его приходится поднимать и приводить в движение, и сделать это должен кто-то сторонний, потому что сам упавший подняться не может. Вот в какое состояние вогнал себя почтальон своей беспрестанной ездой на велосипеде, и не думаю, что ему удастся развелосипедиться.
– Чувствую, что никогда больше на велосипеде ездить не буду, – пробормотал я.
– Отчего же, если знать меру, то это полезно, это закаляет, развивает выносливость, укрепляет мышцы, делает их, можно сказать, железными. Да и к тому же ходить пешком слишком долго, слишком далеко и слишком быстро совсем небезопасно. Когда подошвы ног постоянно хлопают по дороге, то вещество дороги проникает в ноги, а потом и дальше, дальше – в шагающего по ней человека. Когда человек умирает, то говорят, что он уходит назад в землю, превращается в прах, но если слишком много ходить пешком, то этой земли и этого праха набирается в человеке очень много еще задолго до его смерти. Или можно сказать, что человек, много ходящий пешком, теряет частицы себя, которые проникают в дорогу, в землю. А что это значит? А это значит, что вроде как сам идешь навстречу смерти – ведь смерть что хочет? Хочет превратить тебя в прах, а ты сам себя в прах превращаешь. Поэтому трудно сказать, какой самый лучший способ перемещения из одного места в другое.
Вскоре после того, как сержант завершил свои разъяснения, я обнаружил, что иду на цыпочках, насколько это у меня получалось на одной деревянной ноге, – стараясь как можно легче ступать. После всех рассказов сержанта я решил, очевидно, что таким образом смогу продлить себе жизнь. Голова у меня была абсолютно набита всяческими страхами, дурными предчувствиями и смутными опасениями.
